Джованни Арка
В 1977 году, в конце четвёртого курса медицинского вуза, до меня дошли слухи о том, что в одном итальянском университете можно изучать тибетский язык. Я сразу же посчитал это невероятной выдумкой, но это оказалось правдой! В то время я был полностью погружён в науку: я с огромным рвением вчитывался в каждый выпуск научно-популярного журнала Scientific American, так что весь этот индо-буддийский «вайб» вызывал у меня лишь простое любопытство, не более. Тем не менее в следующем учебном году, к ужасу моих родных, я решил поехать учить тибетский в Неаполь. Я читал отрывками разные тексты, от Кастанеды до басен Рампы и даосизма, но именно ваджраянский буддизм с его непрерывной линией передачи показался мне единственной традицией, заслуживающей доверие. Кроме того, я на протяжении многих лет молился в душе о том, чтобы найти кого-то, кто действительно смог бы показать мне реальный путь к внутреннему знанию.
В «первый день в школе» в аудитории было всего шесть или семь студентов и один необычный молодой человек, по которому сразу было видно одно: должно быть, он тибетец. Этот молодой профессор был подтянутым и в такой хорошей форме, что я, помнится, тут же сравнил его с Брюсом Ли. Его речь была плавной, но при этом живой и ритмичной: итальянские слова сплетались особым образом, который за несколько десятилетий стал мне так близок и дорог. Его стиль преподавания, однозначно, тоже отличался от традиционного, что вызывало во мне восхищение. В эти первые дни учёбы он как-то сказал: «Тибетский? Легко!» Увы и ах…
В конце каждого занятия я вставал и уходил, а остальные задерживались в аудитории. Я не мог понять, почему они не уходят, но, будучи интровертом, стеснялся спросить. Однако потом, в последующие недели стало происходить что-то странное: каждую ночь мне снились яркие сны, в которых этот тибетец много рассказывал мне о глубинных и фантастических вещах. Во сне я всё понимал, но это нельзя было выразить или описать словами. Так происходило каждую ночь. Прежде со мной такого не бывало, и после — не повторялось. Каждое утро я просыпался в ошеломлении. К сожалению, я не помнил ничего конкретного из этой лавины информации, полученной во сне. На занятиях я растерянно вглядывался в этого странного преподавателя и всё пытался понять, кто же он такой на самом деле. Его объяснений по тибетскому языку я практически не слышал…
В коридорах начали перешёптываться, что «Норбу — Учитель». Что? Учитель? На меня нахлынула буря эмоций и мыслей. Потом как-то раз кто-то из нашей группы обмолвился, что они встречаются с «Норбу» в каком-то спортзале. Тем же вечером я пошёл в этот подвал, куда нужно было спускаться по ступенькам. Когда у двери я увидел дюжину пар обуви, внутри у меня сработали все сигналы тревоги: это культ, это шарлатан. Если бы не настойчивость одного моего друга, я бы сразу развернулся и ушёл. Но я вошёл в ту дверь, уселся, скрестив ноги, в первом ряду — и «профессор» начал говорить. Сложно передать, что происходило дальше, не прибегая к привычным формулировкам: «колесо Дхармы» закрутилось с огромной силой, не подобно игре воображения, но как очень реальное, точное, чёткое и величественное переживание.
Первые дни Меригара. Чогьял Намкай Норбу (справа), Роберто Куртис (в центре) и Джованни Арка (слева)
Так всё началось. За этим последовало много лет в Неаполе, бессчётное множество неформальных, но особенных моментов с Учителем, формализация Дзогчен-общины, покупка Меригара, моё участие в деятельности издания Shang Shung Publications, работа в ганчи, «Меригарское письмо», газета «Зеркало» и многое другое — и вот я пишу эти строки в гаре на залитом солнцем острове Тенерифе. Но мои первые «встречи» с Учителем были просто в учебной аудитории и в моих необъяснимых снах.
У меня, конечно, много воспоминаний о моментах и событиях, проведённых вместе с Чогьялом Намкаем Норбу. Порой я делюсь воспоминаниями (если это не что-то личное) с другими практикующими: такие истории служат для назидания и вдохновения. Но облачать воспоминания в письменную форму — это другое: в устной речи больше гибкости; мы передаём информацию и через интонации, язык тела, контекст; мы, так сказать, подстраиваемся под слушателя. В письменной же речи слово зафиксировано для всех и каждого, а его толкования порой могут быть самыми неожиданными. Кроме того, рассказывая истории из жизни, мы часто фокусируемся на себе и даже выставляем себя в лучшем свете. Поэтому я сначала сомневался, но, учитывая дух и замысел этой рубрики, решил поделиться некоторыми моментами. Надеюсь, мне удалось написать о них в непринуждённой манере и где-то даже с юмором.
«Стартрек» и «Кунг-фу»
Когда я узнал, что Учителю нравятся мои любимые телесериалы «Стартрек» и «Кунг-фу» (выходили на итальянском телевидении в начале 1980-х гг.), я был в восторге! Совместный с ним просмотр этих сериалов — бесценный опыт. Время от времени он увлечённо комментировал: «Видишь, видишь… Это существо [инопланетянин] могло быть действительно таким!» или «Конечно, в том измерении такое возможно!» Серии «Кунг-фу» тоже были интересными, потому что они в основном были про психофизические методы медитации. В своих флешбэках главный герой, сыгранный Дэвидом Кэррадайном, вспоминал своего старого даосского учителя, который делился драгоценной мудростью. Ринпоче часто воодушевлённо добавлял свои глубокомысленные комментарии, иногда ссылаясь на Учение.
Порой мы засиживались допоздна и от усталости просто валились на диваны. Когда я просыпался, он уже сидел за столом неизвестно сколько времени, всегда идеально прямо, и записывал свои сны или практики для общины (в те времена он всё записывал от руки, а мы делали фотокопии). Если он допускал даже незначительную помарку в последней строке страницы, исписанной каллиграфическим почерком, то смотрел на меня с напускным видом обреченного на страдания, разрывал листок и начинал сначала.
Мигманг и микадо
Я вообще не любитель настольных игр и, в отличие от более старых практикующих, так и не научился играть в багчен, одну из любимых игр Учителя. Но я получил, в некоторой степени, «прямое ознакомление» с играми мигманг и микадо. Играть с Учителем не всегда было «легко и просто», что подтвердят ветераны игры в багчен: в конце концов, играя с «гигантом», всегда следует проявлять осторожность… Как он учил меня мигмангу — играть практически невозможно! Он не давал мне думать дольше секунды или двух: уже через мгновение он начинал проявлять нетерпение. Он постоянно твердил: «Не думай! Просто используй глаза. Неспроста же игра называется «Много глаз»!» Для таких, как я, кто скачет от одной мысли к другой, это было невыполнимой задачей. Но он так настойчиво давил на меня, что в конце концов я научился играть, почти не задумываясь. Бывало, я был на грани поражения, и он разворачивал доску, но всё равно умудрялся разгромить меня. Обыграл ли я его хоть раз? Исключено! Лишь раз я был очень близок к победе (какой восторг!), но победил всё равно он. С довольной улыбкой он заявлял, что за всю жизнь ни разу не проиграл.
С микадо дела, пожалуй, обстояли ещё хуже. Из-за этих правил касания и вытаскивания палочек я порой валялся по полу. Понятие Ринпоче о «вибрации» практически граничило с экстрасенсорным восприятием! Но всё равно, как же это было весело… Я храню теплые воспоминания об этих моментах, особенно проведённых рядом с ним и тогда ещё совсем юной Юден: как-то раз она повергла меня в панику, когда я чуть не проиграл в мигманг маленькой девочке. Я выиграл чудом: уже тогда она играла блестяще! Кто знает, может, она сжалилась надо мной и отдала мне победу…
Подарок
Однажды мы гуляли с Еши, которому тогда было лет девять, и проходили мимо витрины магазина, возможно, игрушек. Уже зная, чего он хочет, Еши спросил папу, может ли он купить это. Не помню, что это было. Когда отец спросил у него цену, я отметил, что стоило это точно не дёшево. Учитель остановился и размеренным, почти театральным жестом величественно достал свой большой кошелёк, вытащил крупную купюру и дал её Еши.
Еши побежал в магазин, а я то ли замер в удивлении, то ли наслаждался моментом, который раньше мне испытывать не доводилось, так как мой отец умер, когда я был совсем ребёнком. Как бы то ни было, Учитель повернулся ко мне и со свойственной ему экспрессивностью, которая выражала больше смысла, чем слова, сказал: «Видишь ли, такие поступки нужно совершать вовремя, иначе будет слишком поздно». В этот момент казалось, что всё так и должно быть.
Административный офис
В другой раз я пошёл вместе с ним в отдельный административный офис университета. Это было обшарпанное, почти заброшенное помещение. Когда я был рядом с Учителем, я чувствовал, что нахожусь рядом с королевской особой, поэтому мне казалось абсурдным, что он должен совершать этот утомительный подъём по лестнице в такое убогое помещение — и ради чего? Думаю, чтобы решить какой-то пустяковый вопрос по оплате с женщиной, которая его знать не знала, говорила резко и пренебрежительно, без капли уважения. Мне хотелось кричать: «Да ты вообще знаешь, с кем имеешь дело? Знаешь, кто этот человек?» Учитель же сохранял добродушие и полную невозмутимость. Но после, когда мы вышли, как всегда, считывая мои чувства, он посмотрел на меня значительно и сказал примерно следующее: «Видишь? Так обстоят дела… Ты такого не ожидал, да?» Вот уж точно, не ожидал…
В поезде
Рядом с Учителем любая обыденность превращалась в нечто удивительное. Почему? Потому что Чогьял Намкай Норбу был одновременно и самым необыкновенным, и самым простым человеком на Земле. В его присутствии всё менялось. Уверен, этот эффект довелось прочувствовать не только мне, но и многим другим.
Совместные с ним поездки были для меня яркими моментами. Мы садились в автобус, ехали до вокзала и там садились на поезд. Он выходил в Формии, а я ехал дальше до Рима. Иногда я пытался завести с ним непринуждённый разговор о том о сём, и это всегда заканчивалось либо смехом, либо провалом. Не знаю, как ему удавалось быть таким терпеливым и добрым по отношению ко мне. Особенно вначале, когда, возможно, в противовес своей замкнутости я вёл себя несколько дерзко. А так как и «духовного» воспитания у меня за плечами не было, то и все эти великие ваджраянские тексты меня не особо впечатляли. Скажем так, чрезмерного почтения я не выражал. И вот однажды, когда я умирал от скуки в поезде и сидел напротив него в тишине, как мне казалось, уже целую вечность, я решил поиграть в нелепую детскую игру (мне так хотелось хоть какого-то общения). Я притворился случайным попутчиком и выпалил: «Извините, вы тибетец?»
Эти моменты в первые годы я помню очень хорошо. Тогда я ещё обладал храбростью или, скорее, слепым и наивным безрассудством и мог играть со львом. В таких ситуациях Учитель, словно с невообразимой высоты, устремлял на меня взгляд. Лицо его замирало в монументальном спокойствии, которое буквально могло вселять ужас. Но спустя мгновение всё растворялось в приятной душевности, которая, как я теперь понимаю, была результатом сострадания.
Подыгрывая мне, он отвечал нелепым писклявым голосом: «Да, я действительно тибетец! А вы журналист?» В этот момент в моём уме что-то щёлкнуло, да так, что я сразу понял всем своим существом: когда играешь с королём игр, оказываешься вне игры.
Как-то раз мы не могли найти свободных мест и стояли, прижавшись к окну тамбура. Ещё с детских лет я, бывало, смотрел в окно, быстро перемещая взгляд по ходу движения поезда. Обычно все близлежащие объекты, например столбы, кусты и т. д., сливаются в размытую полосу. Но когда ты так перемещаешь взгляд, то на очень короткий миг всё замирает и можно чётко разглядеть всё, что перед тобой находится, словно поезд остановился. Когда я в очередной раз занимался этим, к моему огромному удивлению Учитель посмотрел на меня и, не произнеся ни слова, кивнул мне чётко и твёрдо, будто бы говоря мне: «Да, это может дать «интересный» результат». Не знаю, как он это заметил, да я и не спрашивал его никогда об этом, но мне казалось, что я понял, что он пытался до меня донести. Рядом с Чогьялом Намкаем Норбу всё могло стать Учением.
Я часто вспоминаю одну сцену, которая навсегда останется в моей памяти: Учитель вышел в Формии, а мы (в тот раз со мной был кто-то ещё) высунулись из окна, чтобы помахать ему на прощание рукой и проводить его взглядом до того момента, как он исчезнет в переходе. Он спускался медленно, оборачивался, улыбался и махал нам в ответ в своей театральной манере, как вдруг — о ужас! — мы увидели, что на той ступеньке, куда он должен был сделать следующий шаг, лежала пустая жестяная банка. Он её не видел, потому что смотрел на нас, а мы не могли его предупредить, потому что было слишком поздно и он уже почти наступил туда. Внезапно, чуть ли не по волшебству, из ниоткуда возник человек и молниеносно выхватил банку практически из-под ноги Учителя, за долю секунды до грозящего страшного падения. Учитель понял, что чуть было не произошло. Мы размахивали руками и пытались жестами сказать в шуточной форме: «Ого! Вот это мощная защита!» А он в свойственной ему манере пожал плечами и удостоил нас привычным и хорошо знакомым нам выражением лица, как бы говоря: «Che ci posso fare…?» («Что поделать?»).
В памяти всплывает множество моментов: сложный период становления Меригара, весёлые посиделки, «истории на ночь», его знаменитый автомобиль Citroën Pallas и много других воспоминаний о незначительных, но при этом великих моментах, свидетелем или участником которых мне выдалась честь побывать, пока я был учеником такого выдающегося человека. Были и другие, определённо из ряда вон выходящие случаи, которые не стоит разглашать, а также события, связанные с широтой и глубиной культурологического опыта Учителя. Но из-за очевидных ограничений по объему написанного, я вынужден здесь остановиться. Поделюсь лишь одной мыслью напоследок.
Может показаться, что все эти истории указывают на дружеские и неформальные отношения с Чогьялом Намкаем Норбу. Однако важно подчеркнуть, что он всегда, вне всякого сомнения, был Учителем, чья огромная мощная внутренняя энергия наполняла каждый момент. Быть с ним в тесных отношениях на протяжении всех этих лет совсем не значило быть «друзьями». Не было ни разу, чтобы он снял с себя бремя взятых на себя обязательств стать проводником для своих учеников. Возможно, это очевидно, но я хочу особо выделить это как один из основополагающих аспектов в моём опыте, который показал мне, насколько серьёзной и всецелой должна быть самоотдача того, кто обладает способностями и принимает решение передавать Учение. Нужно отречься от своей свободы и независимости, причём плоды этого пожинает и семья. Иными словами, это самопожертвование, при котором духовная реализация присутствует также и в человеческом и социальном план.
Я очень далёк от написания жития святых и просто делюсь своим опытом и лишь небольшой толикой того, о чём могу с радостью рассказать.
Джованни повстречал Учителя в 1978 году в Восточном университете Неаполя (Università di Napoli L’Orientale), где тот преподавал тибетский и монгольский языки. На протяжении многих лет он принимал участие в жизни общины на начальном этапе её становления, сначала неформально, а затем в составе ганчи и в качестве многолетнего руководителя издательства Shang Shung Edizioni, а также участвовал в смежных направлениях деятельности. Живёт со своей семьёй и работает преподавателем и научным сотрудником в университете в Мельбурне. Член австралийской общины на протяжении почти двадцати лет.
Перевод на русский язык — Оля Юдина. Редакция — Настя Ерёменко.
