Тибет Чогьяла Намкая Норбу. Часть 10

Старшие ученики

Этим утром мы, как и всегда, встаём рано. Сонам Палмо и Пунцог выползают из своих спальных мешков, а я выбираюсь из-под кучи одеял, которые не всегда спасают меня от холода. Сегодня утром завтрак (цампу с чаем) нам приносит не один из пожилых учеников Чангчуба Дордже, а монахиня лет сорока. Я привычно и без колебаний глотаю смесь, которую пока ещё не умею готовить сам. Вскоре та же монахиня приходит с миской тёплой воды: она специально подогрела её в доме по соседству. Умываться тёплой водой в такой лютый холод — настоящее наслаждение.

Вечером, когда мы с Ринпоче прогуливаемся перед сном, небо почти всегда ясное, а воздух пропитан неповторимой гармонией. Звёзды появляются на своём обычном месте — за вершинами гор, окружающих деревню. Луна ещё низко висит над горизонтом, и в её мягком свете видны контуры скал причудливой формы.

Фонарик выключен, все чувства обострены, я полной грудью вдыхаю лёгкий, пьянящий воздух, от которого, как от бокала игристого, слегка кружится голова и мурашки бегут по всему телу. Я задаюсь вопросом: а хотел бы я остаться здесь навсегда? Отказаться от хаоса привычного мира ради долгих дней медитации и ночного покоя? Возможно, но не прямо сейчас. Меня будоражит мысль о городе, который не стоит на месте, о шуме и суете безумной жизни, о погоне за мечтами о богатстве, власти или простом спокойствии, о любви к тысячам женщин, о тысяче мужчин в поисках идеала, недостижимого и эфемерного, о миллионах созданных объектов, столь же восхитительных, сколь и бесполезных.

А в этом месте нет видимой цели и желания не исполняются сразу, стоит их лишь загадать. В моём мире, если мне нужно куда-то быстро добраться, я могу сесть в машину или, при желании, полететь на самолёте. А здесь у меня есть только ноги и руки.

Сегодня вечером, прежде чем вернуться в свою комнату, я вижу в небе падающую звезду и осознаю, что хочу загадать глубокий внутренний покой, которым можно поделиться со всеми. Пару лет назад я бы попросил чего-то другого, чего-то гораздо более практичного. Сегодня же я наблюдаю и размышляю об особенностях жизни, целиком посвящённой духовному пути. Я внимательно наблюдаю за ламами и йогами-отшельниками, многие из которых были непосредственными учениками Чангчуба Дордже. Мне неведомы их мысли. Я могу разговаривать с ними только если Намкай Норбу переводит. Тем не менее я могу судить об их личностных качествах по тому, как они себя ведут, и по многим другим признакам.

Один из них — высокий и крепкий монах, похожий на Марлона Брандо. Он производит впечатление человека уверенного и наполненного внутренней силой. Его внушительный вид и притягательный взгляд наделяют его харизмой. У меня такое ощущение, что у него неоднозначное мнение обо мне и что он на меня обижен, потому что поначалу я отказывался от еды. На самом деле он один из наших лучших помощников, и странно видеть, как этот серьёзный человек, один из ближайших учеников Чангчуба Дордже, склоняет голову всякий раз, когда подносит еду. У меня сложилось впечатление, что он воспитал в себе смирение, следуя примеру Карванга, который, однако, кажется, проявляет смирение более спонтанно.

А вот весьма ловкий человек небольшого роста — пожилой священнослужитель, вместе с которым я пытался бить в барабан в храме гневных божеств. Его седая борода собрана на подбородке — это знак того, что он пользуется уважением среди тибетцев. Должно быть он обладает каким-то музыкальным талантом: он не только обучает меня игре на барабане, но и играет на трубе во время всех ритуальных церемоний.

Глаза его сияют огнём, свет от которого, кажется, разливается по всему его багровому лицу. Возможно, он занимается практикой туммо, когда в результате многолетних упражнений с праной можно развить внутреннее тепло. Но скорее всего большую часть времени он бьёт в барабан в том маленьком храме на окраине деревни, где я его впервые повстречал.

Именно он наполняет воздух долины звуками. Должно быть, эта связь с гневными божествами и сделало его одновременно сильным и проницательным. Он и в самом деле кажется несколько отстранённым, но но в его глазах горит огонь страстей, которые внутренне переросли в мистическую веру.

Как-то раз мы с ним вдвоём встретили маленького совершенно лысого человека. Он спустился из своей пещеры всего на один день для участия в важном ритуале. Обычно он обитает в одной из пещер неподалёку от деревни, где много лет практиковал Чангчуб Дордже. Во время одной из прогулок по горе я встречаю его около деревянной двери, закрывающей вход в его высеченное в скале жилище. Он приглашает меня зайти в его скромное пристанище.

С самого начала он очень дружелюбен, но в его ясных глазах видна глубокая печаль и отрешённость. Мне очень неловко тревожить его в этом скромном каменном ските, который выглядит беднее францисканской монашеской кельи, но старик настаивает, чтобы я вошёл. Мягко улыбаясь и сложив руки, он жестом приглашает меня сесть на ковёр.

Внутри темно и нет никаких удобств. Я могу разглядеть небольшой алтарь, сундук, миску с едой, мешок цампы и термос, из которого йогин наливает мне чай, сдобренный маслом. Привыкнув к темноте, я наблюдаю за его старческим и одновременно детским лицом, в то время как он застенчиво смотрит в пол пещеры, покрытый грубыми деревянными досками.

В этом молчаливом диалоге я ощущаю нерушимую связь между престарелым монахом и горой, словно он ребёнок в лоне своей матери. Кажется, это успокаивает его, но кто знает, какой путь он прошёл до того, как уединился для практик в этой пещере. Я допиваю чай и осматриваюсь вокруг. В глубине души у меня складывается впечатление, что отшельник является ещё и охранителем этого места, одного из многих, разбросанных по тысячам пещер этой горы, наполненной жизнью.

Несколько советов по практике

The time for our departure is getting closer and all the lamas, monks and yogis are Время нашего пребывания здесь подходит к концу. Ламы, монахи и йогины всё чаще и чаще навещают Намкая Норбу. Каждый просит совета относительно своей практики, как они это делали при жизни Чангчуба Дордже. Я очень настойчиво прошу дать мне хотя бы один текст, переписанный ламой, и в конце концов мне удаётся получить перевод нескольких строф, посвящённых ламе по имени Пема Лоден. Я перевёл их на итальянский. Правда, сохранить оригинальный стихотворный размер не удалось.

«В учении Дзогчен всегда говорится, что нет воззрения, в котором следует утвердиться, нет объекта, на который следует медитировать, и нет поведения, которого следует придерживаться.

Тем не менее хотя нам не в чем утверждаться, воззрение наше должны быть за пределами ограничений; хотя нам не на что медитировать, в медитации своей мы не должны отвлекаться; хотя нам нечего придерживаться, в поведение нашем не должно быть притворства. Вот ключ к воззрению, медитации и поведению. Три аспекта — тава, гомпа и чопа.

Различные переживания подобны цветам в летнем поле: они не обманывают, красота их цветов истинна; таким образом, в измерении чистого присутствия, которое подобно теплу и влаге, игра единого вкуса чудесна.

Подобно состоянию ригпа: есть разные формы, разные цвета — и одна энергия тепла, которая всем управляет.

Для практика, постоянно находящегося в этом состоянии, любое действие тела, речи или ума становится частью непрерывного самоосвобождения.

И если это не глубокое учение Ати, то что же ещё?»

Намкай Норбу цитирует здесь несколько тантр Дзогчена из так называемого «раздела ума». «Воззрение» — это не «точка зрения» и не предполагает существования кого-то, кто наблюдает или оценивает. Источник всех проблем лежит именно в том, что субъект смотрит на объект и считает его чем-то отдельным. Мы все живём в этой непрекращающейся двойственности и не можем с этим ничего поделать. Наши глаза смотрят вовне, наши уши воспринимают звуки извне, наши руки прикасаются к другим предметам, наш нос чувствует запахи. Нетренированный ум настолько обусловлен органами чувств, что бессознательно ведёт себя точно так же даже во время медитации, которая требует концентрации на внешнем объекте и, следовательно, действий и стараний со стороны медитирующего.

Как-то раз Юнгтона Дорджепала, мастера Дзогчена, спросили, какой вид медитации он практикует. Он ответил: «А на чём мне следует медитировать?». «Значит, вы, практикующие Дзогчен, не медитируете?» — последовал вопрос. На что он ответил: «Разве я когда-нибудь отвлекался от созерцания?» Смысл его ответа полностью заключается в разнице между «медитацией» (гомпа) и «созерцанием» (тингедзин). В первом случае есть объект, на котором мы медитируем, или мысль, которую мы формулируем. В созерцании же нет разницы между субъектом и объектом, не нужно ничего делать или создавать. Практикующий находится в несравненном и неизменном изначальном состоянии.

Встреча с Чангчубом Дордже

Чогьял Намкай Норбу снимает на видео двор резиденции Чангчуба Дордже в Ньяглагаре в 1988 году. С разрешения Архива Меригара.

Уже скоро мы уедем отсюда. Встреча с Мастером происходит почти неожиданно, когда мы прогуливаемся с Намкаем Норбу, Карвангом и ламой, похожим на Марлона Брандо. Мы подходим к дому Чангчуба Дордже. Его внук открывает внешнюю дверь, затем закрывает её за нами, и мы оказываемся во дворе. Гора находится прямо над нами, а деревня располагается у наших ног. Первым в комнату великого учителя входит Карванг. Никто не произносит ни слова. Всё это напоминает тайную встречу, и в некотором смысле так оно и есть, учитывая, что большинство жителей Ньяглагара до сих пор не знают тайны, которую семья Мастера долгое время скрывала от китайских властей.

Карванг снимает крышку с одного из двух ящиков, стоящих на полу. В комнате очень темно, и я не могу разглядеть очертания того, что находится внутри. Осознав, что это тело Чангчуба Дордже, я едва могу дышать и не смею подойти слишком близко.

Карванг руками пересыпает соль ящика, и, несмотря на темноту, я вижу голову с сохранившимися волосами. В моём уме пустота. Из уважения я кланяюсь, как это принято в Тибете, пока мой лоб не касается ящика.

Кажется, молчание длится целую вечность. Затем я вижу, что Карванг берёт несколько нитей с подкладки старого кожаного плаща и передаёт их Ринпоче, который, в свою очередь, передаёт их мне, советуя сохранить их. «Чангчуб Дордже, — рассказывает он мне, — дал указание сохранить его тело на благо всех существ. Всё, что с ним соприкасалось, заряжено его энергией». В знак благодарности я поднимаю подарок над головой и снова рассматриваю тело Чангчуба Дордже в полутьме. Я никогда и представить себе не мог, что увижу такое. Он похож на забальзамированный труп.

Ящик не очень высокий, но по традиции практики тантры умирают в медитации в так называемой позе «лотоса». Во время последней практики тело практикующего уменьшается в размерах. Я вспомнил, что его учитель, Ньягла Пема Дуддул, также как и Тогден, дядя Намкая Норбу по отцовской линии, у которого были общие учителя с Чангчубом Дордже, реализовал радужное тело света.

Моя голова начинает гудеть. Намкай Норбу и Карванг тихо переговариваются между собой. Пребывая здесь, в этой безмятежной усыпальнице, я наконец-то по-настоящему осознаю, какая большая честь была мне оказана.

Подарки на прощание

Уже завтра нам уезжать. Вечером, как и следовало ожидать, в нашей комнате собирается огромная толпа. Настало время прощаний и подарков. Намкаю Норбу преподносят статую, священный текст и колокольчик, символы тела, речи и ума соответственно. Это самое главное подношение ученика мастеру, который знакомит его с этим «состоянием»: теперь три уровня его существования посвящены полученному учению.

Я не жду подарков, но внуки Чангчуба Дордже один за другим подносят мне лекарства, реликвии и деньги. Их подарки — это пожелание доброго пути и приглашение вернуться сюда. После ещё больше денег мне дарят монахи, монахини и миряне. Я очень тронут, мне нечего дать им взамен, потому что с собой у меня лишь одежда и минимум вещей.

Мне кажется, что для меня единственный способ отблагодарить их — это написать о мире, об этом мире, где моя цивилизация все ещё может отыскать забытые духовные ценности и места с нетронутой природой. К сожалению, и это место — не рай, потому что даже здесь жестокость и невежество людей оставили свои следы: заброшенные и разрушенные монастыри, жертвы революции, отсутствие школ, больниц и дорог, соединяющих их с остальным миром.

Возможно, изоляция нужна для сохранения духовного наследия. Но если кто-то хочет отгородиться от остального мира, подобно отшельникам в тысячах пещер, то это должно быть их личным решением, а не навязанной нормой закона.

Поздней ночью при тусклом свете единственной свечи Намкай Норбу записывает последние наставления для тех, кто обратился к нему с такой просьбой. В такой радостной атмосфере мне не спится и я осматриваю тёмную комнату и алтарь у кровати ламы, освещённый масляными светильниками. Как обычно, собаки — повелители тьмы, но ровно до момента, пока громкий и монотонный звук барабана не прерывает их лай, эхо от которого постепенно растворяется в дальней долине.

Пара часов сна, и на рассвете мы готовы выезжать. Перед тем, как пройти по деревянному мосту, ведущему к главной дороге, мы останавливаемся, чтобы сфотографироваться со всеми на память около чортена. Мы уже садимся на лошадей, когда на небольшой полянке у реки появляется более 100 человек. Они подносят кадак и молча наблюдают за нашим отъездом. С вершины холма за рекой группа мальчишек машут нам руками, а столбы дыма от санга поднимаются тут и там, выражая почтение уезжающему ламе.

Я хотел бы навсегда запечатлеть каждый камешек, каждый цвет в этот момент. Я рассматриваю наш пёстрый караван, возглавляемый совсем юными кхампа с длинными волосами, перевязанными красными и чёрными нитями. Они одеты в белые или яркие рубашки и время от времени скачут галопом, чтобы вернуть в караван нагруженных мулов, сбившихся с пути.

Возвращение в Дерге: измерения вне времени

Сейчас в самом разгаре лето. Луга повсюду усыпаны цветами, особенно по берегам рек. «Китайцам непросто испортить эти края», — замечаем мы с Намкаем Норбу: наблюдая красоту насыщенного яркими красками пейзажа, мы оба приходим к одной и той же мысли.

По дороге мы часто натыкаемся на палатки кочевников, разбивших лагерь в открытых долинах: им уже не страшны ледяные ветра только что закончившейся зимы. Многие семьи, друзья и знакомые ставят общие лагеря, рядом с которыми на покрытых изумрудной зеленью лугах пасутся сотни яков. Дважды, прежде чем отыскать джип, который отвезёт нас обратно в Сычуань, мы останавливаемся, чтобы принять приглашения кочевников. Мы молча едим сушёное мясо и пьём чай с маслом.

Мы рассматриваем улыбающиеся лица взрослых, любопытных и застенчивых детей, домашний скот возле палаток. Ритм жизни кочевников задают первые лучи солнца на рассвете и наступление темноты вечером. Здесь нет никакого календаря, а есть лишь времена года. «А не концепция ли времени, — спрашиваю я Намкая Норбу, — разделяет Восток и Запад? Может, мы перестарались, разделяя время на часы, минуты и секунды?»

Как это часто бывает в таких ситуациях, Ринпоче ничего мне не отвечает. Он указывает на невидимую точку в долине, и в полной гармонии с этим жестом неизвестно откуда возникает мелодичная и очень медленная тибетская песня. Я молча слушаю её и в этот раз не прошу у Ринпоче ничего, даже перевести для меня её слова.

Часть 1. Чогьял Намкай Норбу в Чэнду
Часть 2. О путешествиях в Тибет
Часть 3. Дерге и Галентин
Часть 4. Из Галентина в Геуг, где родился Ринпоче
Часть 5. По дороге в Ньяглагар
Часть 6. Учитель Учителя
Часть 7. В ожидании чуда
Часть 8. Пещера мамо
Часть 9. Освящение чортенов
Видео Намкая Норбу в Тибете, 1988 год